Стива Альбини не стало

Памяти человека, который умел признавать ошибки

Вечером 7 мая не стало Стива Альбини, он умер от сердечного приступа в возрасте 61 года. Он умер у себя в студии в Чикаго.

Таких удивительных карьер в музыкальной индустрии просто не существует — и больше не будет. Альбини прошел путь от лидера индастриал-группы Big Black до влиятельного звукоинженера, который добился запредельных высот в мире большой музыки — шутка ли, в 1998 году она записывал альбом Роберта Планта и Джимми Пейджа. И после таких высот он не перешел в статус высокооплачиваемых продюсеров, которые работают только с артистами, продающими миллионы записей. Нет, записаться у него мог буквально кто угодно, благо метод Альбини не требует ни особого времени (пришли, расставили микрофоны, записали все живьем, ушли), ни запредельных денег (несколько тысяч долларов за день записи).

Писать некролог человеку, который олицетворял примерно все то, за что я люблю альтернативную музыкальную сцену, крайне сложно: Альбини был коллективной совестью панк-мира, человеком, по которому ты проверяешь себя и свои поступки.

И это довольно удивительно. В конце концов, мы говорим о человеке, который создал группу под названием Rapeman, обсирал последними словами группы, с которыми работал (про Pixies он говорил, что это люди, которые невероятно охотно, как покорные коровы, следуют туда, куда их ведут), а уж как он обсирал группы, с которыми не работал, лучше даже не вспоминать (Smashing Pumpkins он называл «крайне незначительными», а Odd Future и вовсе счел «засранцами, которые делают музыку о том, что они засранцы»). Электронщику Powell, когда тот попросил сэмпл для песни, он ответил: «Я ненавижу электронную музыку, мне насрать, что ты сделаешь с моей музыкой, я не хочу это слушать и не хочу за это никаких денег». Сэмпл, кстати, дал.

Но больше всего доставалось музыкальной индустрии, которую он ненавидел, и которой противостоял. Альбини написал не одну статью о том, как устроен этот несправедливый бизнес, о том, как группы живут в долг перед лейблом, и о том, как это неправильно. Прочитайте его эссе The Problem With Music 1993 года. С тех пор во взаимоотношениях групп и мейджор-лейблов не изменилось вообще ничего.

Свою позицию он подтверждал не словом, а делом: Стив принципиально не брал роялти с групп, и даже Nirvana по его требованию заплатила ему за In Utero фиксированную ставку в 100 тысяч долларов, хотя он мог заработать за эту великую запись миллионы. Он не любил стриминги и не выпускал музыку Shellac в них: конечно, он терял какие-то деньги, но Стив объяснял, что сам процесс издания музыки таким образом, каким ему кажется правильным, важнее любых денег.

Корень ненависти Альбини к музыкальной индустрии был в неприятии лицемерия. Когда Альбини было за 20, он говорил: «Я куда меньше уважаю человека, который третирует свою девушку, но обращается к ней вежливо, чем того, кто называет свою подругу сучкой, но относится к ней с уважением». И он был как раз вторым человеком, когда сочинял музыку: в его песнях было навалом мизогинии, гомофобии и даже расизма.

Ему легко было играть с такими темами, ведь он-то знал, что не разделяет эти взгляды, что это сатира! А еще его, белого гетеросексуального мужчину, никто так не оскорблял, потому что он гей, не женщина и не представитель этнического меньшинства. Проблема в том, что люди, которые тебя слушают, далеко не всегда это понимают и считывают. Его песню Prayer To God, лирический герой которой молит Бога об убийстве своей возлюбленной и человека, с которым она изменила, можно назвать гимном инцелов: понятно, что Альбини хотел заставить посмотреть людей, которые переполнены ненавистью, на себя в зеркало. Проблема в том, что они посмотрели, и им все понравилось. В интервью The Quietus он подробно об этом говорит:

— Ты видел эти ужасные акустические каверы на Prayer To God на ютубе?

— К сожалению, да. Те несколько секунд каждого из них, которые я заценил, не принесли мне радости. Мне даже грустно, что у этой песни есть такая искренняя интерпретация, которую я не могу разделить, хотя у нее есть и те интерпретации, которые я могу разделить. Такое чувство, что эти парни не понимают, что я хочу сказать, они думают, что я выражаю их самые сокровенные чувства, хотя я просто пытаюсь показать фундаментальную проблему в мужской идентичности.

— Ты видел версию Фрэнка Тернера?

— Не знаю, кто это.

— Он типа либертарианской версии Билли Брэгга из Хэмпшира с модной бородкой.

— Звучит ужасно. Я люблю настоящего Билли Брэгга, социалиста. Как его зовут? Я загуглю этого уебка, когда мы закончим. Как бы плохо и кринжово это ни было, это ты виноват, что заставил меня пережить это.

— Он представляет эту песню словами о том, как она срезонировала с его ситуацией в жизни, и я думаю, он как раз из тех, кто не понимает этой песни.

— Все, что ты говоришь, наводит меня на мысль, что я хочу, чтобы этот парень сбросился в колодец, но я не слышал его музыки и ничего о нем не знаю, так что пока сохраню нейтралитет незнания.

С годами Альбини понял, что между этими двумя полярностями есть и третья: просто вести себя нормально. Чтобы высмеивать вещи, которые тебе не нравятся, и противостоять им, не обязательно быть дерзким циником-эджлордом, которым был Альбини в юности. Можно следовать своим принципам, и не быть мудаком: простая истина, которую почему-то понимают далеко не все, и уж куда меньше людей ей следуют.

Альбини не был продюсером в привычном нам понимании, он мало вмешивался в музыку групп, которые записывал, не выступал в роли гуру, как Рик Рубин, не вытаскивал из музыкантов что-то особенное, как это делает Джек Антонофф. Он просто расставлял микрофоны, отстраивал звук и позволял группе звучать на записи так, как она звучит на самом деле. Но так было не всегда: Альбини сам признавался, что студийными наворотами испортил дебютный альбом Slint Tweez — и после этого в основном расставлял микрофоны. У него, конечно, были потрясающие находки типа скачка громкости в песне Rid Of Me на одноименном альбоме Пи Джей Харви. В 2013 году я ходил на Shellac и сказал ему спасибо за этот ход, Стив улыбнулся и сказал, что далеко не всем эта идея понравилась. Фото ниже сделано за пару минут до этого разговора.

Он не оставлял людей равнодушными: Джеймс Мерфи признавался, что обязан Стиву своей музыкальной карьерой, потому что как-то написал ему письмо с вопросами, а тот ответил и даже приложил чертежи домашней студии. Джеймс Мерфи был тогда буквально ребенком. Он регулярно отвечал в Bluesky (а до этого в твиттере) каким-то рандомным людям на вопросы. Ким Дил говорит, что большое влияние на Стива оказала его супруга Хизер Уинна, которая убедила его осознать силу его слов и понять, что к ним прислушиваются люди.

Можно в память об Альбини переслушать великие записи, которые он помог сделать. Можно разобрать его звукоинженерные наработки. А можно вспомнить, что он был несовершенным человеком, который умел разбирать свое поведение, прислушиваться к окружающим и делать выводы — а также объяснять и себе, и окружающим, что им двигало. Пожалуй, это главный вывод, который я хотел бы сделать из биографии Стива Альбини.