Sparklehorse, Оливия Родриго, Джеймс Блейк, Роми и гора всего другого

Тейк недели — про судьбы музыки в России

James Blake. Кто там хотел более электронного Блейка, чтобы меньше соула, а больше всякой околотанцевальной странноты? Получайте. Самый интересный по звуку альбом выдающегося музыканта как минимум со времен Overgrown, где и погрустить есть от чего (Asking To Break, Loading), и потанцевать (Fall Back, Big Hammer), и песня про журналистов есть (Fire The Editor), и старый соул (If You Can Hear Me). Одна из лучших записей Блейка. 

Olivia Rodrigo. Все то же самое, но еще раз: Оливия Родриго дает поп-панка и пианинных баллад о том, как сложно жить и любить, когда ты — молодая девушка. Лучше всего на этом альбоме у Родриго удается выражать сложную гамму эмоций по поводу общения с бывшими, а общий знаменатель под всем альбомом проводит песня love is embarrassing, хотя бы своим названием. Очень круто, но воспринимается как дополнение к дебюту, в дальнейшем хотелось бы каких-то метаморфоз. 

Гречка. Одна из самых честных и самобытных современных певиц поет о любви, которую в себе подавляешь, но в конце концов она тебя захватывает с головой. Лучшая песня на этом мини-альбоме уже была опубликована, это гимн однополой любви «больше чем», остальные раскрывают и дополняют его. Гречка нашла свой звук и как будто договорилась сама с собой о том, что она теперь будет собой, и не будет никому пытаться понравиться, и мне такая Гречка очень нравится. Сейчас она пишет еще один альбом, больше, как я понимаю, про общество, чем про себя, и я его очень жду. 

bernatas. Двуязычный электронный альбом про переживания от потери идентичности и своего дома, который лучше всего можно описать названием лучшего трека с этого альбома: I don’t know shit, I just feel things. За альбомо стоит художница и композиторка Лиза Мария, довольно дикая и в своем художественном творчестве, и в музыкальном: она поет не только про замешательство, но и про то, как собирается тверкать на твоей могиле. Музыка, которая точно передает ощущение липкой и пугающей тревоги, совмещенной с гиперактивностью и желанием творить непонятно что, лишь бы чувствовать себя живой. «Ебанина недели». 

Romy. Безумно красивый сольный альбом Роми Мэдли-Крофт, вокалистки The xx, которая вместе с Оливером Симсом и Джейми xx подарила нам столько прекрасных переживаний и впечатлений. На сольной записи Роми поет лесбийские баллады, фитует с опятьФредом и с любовью обращается к европопу.

Sparklehorse. Странно видеть в стримингах новый альбом от человека, который покончил с собой 13 лет назад. Марк Линкус задумал альбом за пару лет до смерти, начал его писать и сам, и со Стивом Альбини, но не доделал. Линкус тесно общался со своим братом Мэттом и его супругой Мелиссой, и все наработки попали к ним. Долгое время они не знали, что делать с этим набором демок, где какие-то песни были дописаны практически до конца, какие-то, наоборот, были совсем сырыми. У Мэтта ушло с десяток лет, чтобы это все осмыслить и отдать должное наследию Марка. Альбом вызывает очень сложные чувства: это не только музыка, а скорее мемориал, памятник Марку Линкусу, который сохраняет и черты самого музыканта, и, конечно, несет отпечаток людей, которые помогали его довести до финальной формы. Непростая запись. 

Coach Party. Моя любимая гранж-группа из Лондона прямо сейчас, которую я увидел на какой-то ранней стадии существования, а сейчас у них сотни тысяч стримов. Громкие и шумные песни с злыми и довольно обреченными текстами про полное отсутствие смысла в жизни и про требования общества к тебе, которым ты не в состоянии соответствовать. 

Тейк недели: что происходит с музыкой в России

В этой рубрике я пишу какие-то мысли о музыке, о ее сочинительстве, о музыкальной индустрии и всяком таком. На этой неделе вышел подкаст дружественного проекта «аппрув», в котором я с Максом Куббе 2 часа выдаю тейк на самые различные околомузыкальные темы. Вот небольшой кусок — о ситуации с музыкой в России.

Макс Куббе: У тебя закрадываются ли мысли порефлексировать на тему упадка, неупадка, выступить, высказаться как-то манифестально?

Паша Борисов: С удовольствием, но у меня не хватает знаний. Честно говоря, почти все, что я читаю на этот счет, вызывает ощущение, что тоже нет знаний у людей, потому что до меня долетают какие-то там разговоры про упадок, неупадок, блять, послушайте, музыкант по имени Кишлак, какой нахер упадок? Но я не обладаю такой экспертностью. Вот и все.

МК: Вот этого как будто бы то вообще не хватает, как будто у нас просаживается. Я грешен, не следил на самом деле, насколько широкие темы и много охватывали какие-нибудь ИМИ, я не знаю, писали ли они много каких-то диггерских текстов, но мне кажется, что вот эта вот аналитика, она вообще отсутствует.

ПБ: Не-не-не, как раз как раз ИМИ делали. Институт музыкальных инициатив — это редкий пример, когда получалось, когда был однозначно такой достаточно академичный подход к осмыслению музыки, к осмыслению культуры через музыку, очень глубокий и серьезный. Ну, опять же, если бы не 24 февраля 2022 года, то они продолжали бы работать и продолжили бы осмыслять, а сейчас на это нужно много ресурсов, тебе нужно заплатить достаточно большое количество денег, чтобы людям типа, не знаю, Льва Ганкина или Феликс Сандалова, которые должны сесть и копать, прочитать, не знаю, миллиард текстов, написанных в каких-нибудь пабликах про разные сцены музыкальные, про которые они ничего не знают, вот тогда у тебя получится. Это очень меркантильная причина, почему у нас нет такого глубокого осмысления, почему я не вижу, по крайней мере.

МК: Ну, это нормально, нормально, то есть, вы понимаете, слово меркантильность, оно содержит в себе как будто бы окрас уже какой-то, но на самом деле это же абсолютно нормально.

ПБ: Ну, тебе просто надо на что-то жить, и время нужно. Есть люди, у которых нет работы, которые могут себе позволить не работать и просто заниматься любимыми делами. Я очень рад за них, но их, опять же, мало. Все, кого я знаю, кто занимается осмыслением музыки, это Кристина Сарханянц, Лев Ганкин, Шурик Горбачев, многие другие авторы, Артем Макарский, у всех свои сторонние работы, и никто не может себе позволить полностью посвятить себя музыке. А это та тема, которая требует серьезного, скажем так, внимания. Я тем более, у меня еще есть проблема в том, что я слишком давно живу не в России. Я теряю понимание, что происходит, очень быстро, у меня есть свои сцены, которые для меня очень важны, которые мне очень нравятся, в которых я шарю, типа группы «Зачарованные», брянская сцена, потому что мои друзья, да, но в целом я понимаю, что я смотрю на это глазами стороннего наблюдателя.

МК: Ну, этот сторонний наблюдатель-то что видит-то вообще, русская музыка, ты считаешь, сейчас в кризисе находится или нет?

ПБ: Россия находится в кризисе.

МК: Абсолютно, это понятно, да. Музыка сейчас находится в кризисе, именно музыкальные идеи.

ПБ: Конечно, конечно, находится в тяжелейшем, потому что цензура никакому творчеству на благо не идет. Мы живем в ситуации, когда Алена Швец, написавшая не одну песню про однополую любовь, говорит, я за традиционные ценности. Это пиздец. Это просто, это катастрофа, я бы даже сказал, да. Это называется цензура, это называется вот смерть музыкальной мысли. Потому что Алена Швец для меня после этого, ну, кто она для меня? Кто у нее музыкальный директор? Алена Швец сама или Екатерина Мизулина? Та же самая история с перспективными рэперами, которые посмотрели на Скалли Милано и такие типа, а, понятно, вот так нельзя. будем знать. Блин, рэперы не поют про наркотики. Что дальше? Рокеры не поют про то, как у них отсасывают? Что еще? Давайте уже не рушить все основы основ.

Если ты музыкант, ты живешь в России, да, ты сталкиваешься с определенными проблемами, ты можешь не быть политически активным музыкантом. Проблемы от тебя никуда не деваются. Ты знаешь, что тебе нужно выбирать, с кем выступать, ты знаешь, что тебе нужно смотреть как-то, ну, может быть, поаккуратнее, да, на какие-то вещи. Влияет ли это на твою творчество? Конечно влияет.

Далее. Если ты уезжаешь, то ты сталкиваешься с проблемой падения аудитории, падения доходов и всего на свете. И вообще поиска себя в новом мире. Это ни хера не просто. Я как человек, который поменял несколько стран, знаю. Это невероятно сложно. Это трудно и мало кого это получается успешно. И продолжаться при этом, опять же, выживать и заниматься творчеством тоже сложно. Естественно, это заводит в кризис. Естественно, это приведет к тому, что у нас появятся какие-нибудь новые исполнители, которые найдут способы выступать и делать какие-то хорошие вещи. Но это будет ситуцация ровно как это было в Советском Союзе. Вот это очень похоже на всю эту историю, когда у тебя есть какие-то андеграудные музыканты. Среди них есть, не знаю, какая-нибудь сраная, прости господи, «Машина времени», абсолютно официальная группа. И, типа, есть Гребенщиков, который менее официальный. А есть все, что ниже, да, которое просто никто не слышит. Типа Башлачева, который, насколько я понимаю, у него не было популярности, она потом возникла. Или Янки. Вот такая проблема, что какие-то хорошие вещи смогут не найти выход. Это жопа. И это сильный кризис.

МК: Да, на самом деле при этом при всем интересно понять, знаешь, что... Ну что, грубо говоря, мы сейчас говорим о сегменте таком, как бы... Блин, не хочется это называть словами, типа, знаешь, думающей аудитории, думающей музыки или там не думающей.

ПБ: Нет, нет, это можно назвать категориями вполне. Есть как бы музыка, грубо говоря, легкая, да? Развлекательная. Есть музыка, которая работает, которая истории рассказывает немножко на другом уровне. Одна не исключает другую. Я слушаю эту и другую.

МК: Конечно, интересно посмотреть на то, что нас всех дальше ждет. Потому что, на самом деле, я тебе скажу честно, я на самом деле достаточно много интересуюсь... Я интересуюсь там электронной музыкой, интересуюсь музыкой, которая... Я не назову ее легкой, но назову ее, скажем так, музыкой такой, не заходящей на поле какой-то конфликтности. Сейчас много музыки в неком смысле такой эскапистской, которая в целом не претендовала на констатацию какой-то реальности. Я при этом вижу, что достаточно много, как будто бы... Блин, это смешно, что я сам это произношу. Ну, как будто бы это абсолютно логично, что как будто бы сейчас есть рассвет какого-то, знаешь, типа из разряда чего-то более дримпопового, более индипопового.

ПБ: Да, да, я это вижу, да, да, я это вижу. Мне присылают всю эту музыку, мне много ее присылают, я ее слушаю. И я четко вижу, как немножечко изменились ориентиры, потому что какие-то музыканты, в том числе, которые я знаю, что они могли бы что-то сказать, они такие типа: «Про любовь напишу песню». Про любовь конкретную, про любовь не выходящую за рамки, да. Песня «Химия в бутылочке», я не знаю, сейчас, наверное, не очень возможна, да, потому что люди будут думать, а выпускать ли мне песню, деньги же, да. Выпускать ли мне песню по наркотики в той ситуации, когда от Мизулиной проблемы прилетят. Это сложный вопрос, и вот это влияет, да, это влияет даже на легкую музыку.

МК: Ну ты же понимаешь, что тут причинно-следственные связи работают таким образом, человек устроен так, что у него получается, включается инстинкт самосохранения таким образом, что я уверен, через пару-тройку релизов, через пару-тройку месяцев он вообще не идет на компромисс с собой, то есть он себе это объясняет. Ну ты просто такой, а чего, чего было вообще?

ПБ: Очень важный момент, я никого не осуждаю, это тяжелая ситуация. Никто не обязан быть героем, никто не обязан быть Оксимироном и идти на уголовные дела.

Слушать подкаст целиком — тут.